Литература : Конфликт и расстановка действующих лиц в Грозе А. Островского

Конфликт и расстановка действующих лиц в Грозе А. Островского

Конфликт и расстановка действующих лиц в «Грозе».

«Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид». Такой

ремаркой Островский открывает «Грозу». Внутреннее пространство сцены

обставлено скупо: «две скамейки и несколько кустов» на гладкой высоте.

Действие русской трагедии возносится над ширью Волги, распахивается на

всероссийский сельский простор. Ему сразу же придается общенациональный

масштаб и поэтическая окрыленность.

В устах Кулигина звучит песня «Среди долины ровныя» — эпиграф, поэтическое

зерно «Грозы». Это песня о трагичности добра и красоты: чем богаче духовно

и чувствительнее нравственно человек, тем драматичнее его существование. В

песне, которая у зрителя буквально на слуху, уже предвосхищается судьба

героини с ее человеческой неприкаянностью («Где ж сердцем отдохнуть могу,

когда гроза взойдет?»), с ее тщетными стремлениями найти поддержку и опору

в окружающем мире («Куда мне, бедной, деться? За кого мне ухватиться?»).

Песня открывает «Грозу» и сразу же выносит содержание трагедии на

общенародный песенный простор. За судьбой Катерины— судьба героини народной

песни, непокорной молодой снохи, отданной за немилого «чуж-чуженина» в

«чужедальную сторонушку», что «не сахаром посыпана, не медом полита».

Песенная основа ощутима и в характерах Кудряша, Варвары. Речь всех

персонажей «Грозы» эстетически приподнята, очищена от бытовой

приземленности, свойственной, например, комедии «Свои люди — сочтемся!».

Даже в брани Дикого, обращенной к Борису и Кулигину: «Провались ты! Я с

тобой и говорить-то не хочу, с езуитом...»; «Что ты, татарин, что ли?»,—

слышится комически сниженный отзвук русского богатырства, борьбы-

ратоборства с «неверными» «латинцами»-рыцарями или татарами. В бытовой тип

самодура-купца Островский вплетает иронически обыгранные общенациональные

мотивы. То же и с Кабановой: сквозь облик суровой и деспотичной купчихи

проглядывает национальный тип злой, сварливой свекрови. Поэтична и фигура

механика-самоучки Кулигина, органически усвоившего вековую просветительскую

культуру русского XVIII века.

Люди «Грозы» живут в особом состоянии мира — кризисном, катастрофическом.

Пошатнулись опоры, сдерживающие старый порядок, и взбудораженный быт

заходил ходуном. Первое действие вводит нас в предгрозовую атмосферу жизни.

Временное торжество старого лишь усиливает напряженность. Она сгущается к

концу первого действия: даже природа, как в народной песне, откликается на

это надвигающейся на Калинов грозой.

Кабаниха — человек кризисной эпохи, как и другие герои трагедии. Это

односторонний ревнитель худших сторон старой морали. Хотя на деле она легко

отступает не только от духа, но и от буквы домостроевских предписаний.

«...Если обидят — не мсти, если хулят — молись, не воздавай злом за зло,

согрешающих не осуждай, вспомни и о своих грехах, позаботься прежде всего о

них, отвергни советы злых людей, равняйся на живущих по правде, их деяния

запиши в сердце своем и сам поступай так же»,— гласит старый нравственный

закон. «Врагам-то прощать надо, сударь!» — увещевает Тихона Кулигин. А что

он слышит в ответ? «Поди-ка поговори с маменькой, что она тебе на это

скажет». Деталь многозначительная! Кабаниха страшна не верностью старине, а

самодурством «под видом благочестия».

Своеволие Дикого в отличие от самодурства Кабанихи уже ни на чем не

укреплено, никакими правилами не оправдано. Нравственные устои в его душе

основательно расшатаны. Этот «воин» сам себе не рад, он жертва собственного

своеволия. Он самый богатый и знатный человек в городе. Капитал развязывает

ему руки, дает возможность беспрепятственно куражиться над бедными и

материально зависимыми от него людьми. Чем более Дикой богатеет, тем

бесцеремоннее он становится. «Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? —

заявляет он Кулигину.— Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу

-раздавлю». Бабушка Бориса, оставляя завещание, в согласии с обычаем

поставила главным условием получения наследства почтительность племянника к

дядюшке. Пока нравственные законы стояли незыблемо, все было в пользу

Бориса. Но вот устои их пошатнулись, появилась возможность вертеть законом

так и сяк, по известной пословице: «Закон, что дышло: куда повернул, туда и

вышло». «Что ж делать-то, сударь! — говорит Кулигин Борису.— Надо стараться

угождать как-нибудь». «Кто ж ему угодит,— резонно возражает знающий душу

Дикого Кудряш,— коли у него вся жизнь основана на ругательстве?..» «Опять

же, хоть бы вы и были к нему почтительны, нешто кто ему запретит сказать-

то, что вы непочтительны?»

Но сильный материально, Савел Прокофьевич Дикой слаб духовно. Он может

иногда и спасовать перед тем, кто в законе сильнее его, потому что тусклый

свет нравственной истины все же мерцает в его душе: «О посту как-то, о

великом, я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка; за деньгами пришел,

дрова возил. И принесло ж его на грех-то в такое время! Согрешил-таки:

изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно,

какое сердце-то у меня! После прощенья просил, в ноги ему кланялся, право,

так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся... при всех ему кланялся».

Конечно, это «прозрение» Дикого — всего лишь каприз, сродни его самодурским

причудам. Это не покаяние Катерины, рожденное чувством вины и мучительными

нравственными терзаниями. И все же в поведении Дикого этот поступок кое-что

проясняет. «Наш народ, хоть и объят развратом, а теперь даже больше чем

когда-либо,— писал Достоевский,— но никогда еще... даже самый подлец в

народе не говорил: «Так и надо делать, как я делаю», а, напротив, всегда

верил и воздыхал, что делает он скверно, а что есть нечто гораздо лучшее,

чем он и дела его». Дикой своевольничает с тайным сознанием беззаконности

своих действий. И потому он пасует перед властью человека, опирающегося на

нравственный закон, или перед сильной личностью, дерзко сокрушающей его

авторитет.

Против отцов города восстают молодые силы жизни. Это Тихон и Варвара,

Кудряш и Катерина. Бедою Тихона является рожденное «темным царством»

безволие и страх перед маменькой. По существу, он не разделяет ее

деспотических притязаний и ни в чем ей не верит. В глубине души Тихона

свернулся комочком добрый и великодушный человек, любящий Катерину,

способный простить ей любую обиду. Он старается поддержать жену в момент

покаяния и даже хочет обнять ее. Тихон гораздо тоньше и нравственно

проницательнее Бориса, который в этот момент, руководствуясь слабодушным

«шито-крыто», «выходит из толпы и раскланивается с Кабановым», усугубляя

тем самым страдания Катерины. Но человечность Тихона слишком робка и

бездейственна. Только в финале трагедии просыпается в нем что-то похожее на

протест: «Маменька, вы ее погубили! вы, вы, вы...» От гнетущего самодурства

Тихон увертывается временами, но и в этих увертках нет свободы. Разгул да

пьянство сродни самозабвению. Как верно замечает Катерина, «и на воле-то он

словно связанный».

Варвара — прямая противоположность Тихону. В ней есть и воля, и смелость.

Но Варвара — дитя Диких и Кабаних, не свободное от бездуховности «отцов».

Она почти лишена чувства ответственности за свои поступки, ей попросту

непонятны нравственные терзания Катерины: «А по-моему: делай, что хочешь,

только бы шито да крыто было» — вот нехитрый жизненный кодекс Варвары,

оправдывающий любой обман. Гораздо выше и нравственно проницательнее

Варвары Ваня Кудряш. В нем сильнее, чем в ком-либо из героев «Грозы»,

исключая, разумеется, Катерину, торжествует народное начало. Это песенная

натура, одаренная и талантливая, разудалая и бесшабашная внешне, но добрая

и чуткая в глубине. Но и Кудряш сживается с калиновскими нравами, его

натура вольна, но подчас своевольна. Миру «отцов» Кудряш противостоит своей

удалью, озорством, но не нравственной силой.