Литература : И.С. Тургенев в Буживале
И.С. Тургенев в Буживале
Жизнь и творчество Тургенева
в БУЖИВАЛЕ (Франция)
Автор: Степура Антон Юрьевич.
Студент МАТЕМАТИЧЕСКОГО КОЛЛЕДЖА
БУЖИВАЛЬ
«Мы с Виардо приобрели здесь прекрасную виллу — в трех четвертях часа езды
от Парижа, я отстраиваю себе павильон, который будет готов не раньше 20
августа,— но где я немедленно поселюсь... Я езжу в Париж три раза в
неделю».
Это писано летом 1875 года. «Здесь» — Буживаль, недалеко от Сен-Жермен,
на берегу Сены.
Видимо, купили они сообща. Вилла называлась «Ясени». С набережной ворота
вели в парк. (Они и ныне существуют. На них доска с обозначением, что тут
жил «знаменитый русский романист Иван Сергеевич Тургенев».) Две дороги,
усыпанные песком, подымались вверх к дому. Вокруг кусты, зелень, чудесные
ясени, плакучие ивы. Как и в Бадене, много воды. Она скоплялась в
бассейнах, бежала ручейками, среди бегоний, фуксий по лужайкам, мшистых
огромных деревьев. Главный дом, где жили Виардо, наверху. У Тургенева
небольшой деревянный домик в швейцарском духе, недалеко от дома — все в
цветах, зелени. В нижнем этаже дома столовая и гостиная. Выше большой
кабинет, много книг, картин, мебель обита темно-красным сафьяном. Из
углового окна вид на Сену — на ней те же баржи, что и теперь, лодки,
кабачки под ивами и тополями. Зеленые луга, коровы. Голубизна далей — тогда
все было просторней, более деревенское. Еще этажом выше — спальня и комната
для гостей.
Сюда выезжали каждую весну из Парижа, с rue de Douai, в каретах, медленно
и основательно кативших по шоссе, с сундуками, баулами, картонками — на все
лето. (Как бы парижское Нескучное или Царицыно.) Лишь ноябрьские туманы
загоняли в город.
Собиралась вся семья: семидесятипятилетний Луи Виардо, Полина, дочери —
Клавдия Шамеро и Марианна Дювернуа, сын Поль. Приезжал — возвращаясь из
Карлсбада с леченья или из России (там бывал чуть не каждый год),—
Тургенев. Случалось, что и ученицы Ви-ардо жили тут в пансионе по
соседству.
Жизнь шла тихая, старчески-закатная, Тургенев, как всегда, работал. К
Буживалю имеют отношение «Сон» «Рассказ отца Алексея» и позднейшие «Клара
Милич» «Стихотворения в прозе», предсмертные наброски Осенью 76 года здесь
переписывалась «Новь» — и очень многие письма помечены Буживалем (Тургенев
всегда тщательно означал даты и место — любил, чтобы и ему указывали их).
Видишь его здесь полубольным и грустным, с подагрою, нередко в пледе,
медленно прогуливающимся по парку (в лучшие относительно годы, до последней
болезни) . Очень это не похоже на его молодость в Куртаве-неле, но ни от
чувств Куртавенеля, ни от самого поместья ничего более не осталось.
К молодости, красоте тяготение неизбывно. Вот Диди расставляет у него в
кабинете, рядом с окном на Сену, кисти, краски на мольберте, тут для нее
поставленном. Это видная молодая женщина с черными блестящими волосами,
острыми чертами лица, глубокими синими глазами. Обликом напоминает мать.
Она тоже умеет петь — Полина обучала ее. Но занимают больше кисти, краски.
Диди с детства рисует. В годы Бадена дарила Тургеневу ко дню рождения
«Святое Семейство» — здесь пишет пейзажи, натюрморты.
Тургеневу нравится, что она близ него. Может быть, он дает ей советы,
критикует, хвалит. Снизу, с крокетной площадки, тоже молодые голоса,
щелкают шары, смех:
ученицы забавляются не столь веселой игрой. Накидывая на плечи пестрый плед
— летом нередко холодно — спускается он вниз и под ясенями садится на
скамейку, смотрит, как играют. Ученицы разноплеменные: южная красавица
Гаргани — венгерка; мечтательная Фермерн, чудесное контральто — немка. Ромм
— русская. Все как на подбор высокие, стройные. В Париже, увидав их раз в
салоне Виардо, Тургенев окрестил всю тройку «анабаптистами» из «Пророка» —
так и осталось за ними название. Опять похоже на Лаврецкого и молодежь,
только не в Орле на Дворянской, а на латинской земле, и Лаврецкому
шестьдесят лет. Анабаптисты относят к нему с благоговением — это великий
писатель, такой приветливый и грустный человек, даже такой красивый,
несмотря на возраст. Возможно, и он тряхнет стариной, сыграет партию, да
вряд ли барышни решатся обыграть его. Хотя боязни к нему нет. Кому он
страшен? Кого обижал из малых сих? (Не то что Виардо: от нее, случалось,
плакали статные ученицы — потом мирились, целовались — до ближайшей ссоры.)
Долго ему под ясенями, однако, не усидеть. Из дому бежит прислуга.
. Господина Тургенева спрашивают...
Или:
— Приезжая дама очень хочет видеть по делу господина Тургенева.
Это соотечественники. Виардо не особенно их ласково встречает, все-таки
они просачиваются. Может быть, молодой, рыжеватый, с бородкой клочьями и в
косоворотке народник, будущий Златовратский, приехал «ознакомиться со
взглядом нашего знаменитого писателя на революционное движение», выяснить
окончательно, «как он относится к прогрессу» — и заодно пожурить за
«постепеновщину», за то, что в «Нови» «недостаточно выведено положительных
типов» и т. д.
— В России назревают события,— осведомляет юнец.— В Петербурге сейчас два
правительства: одно — в Зимним дворце, другое — в конспиративной квартире
исполнительного комитета...
Все это Тургенев знает, но ничего не поделаешь, надо слушать. Он
полулежит — громадный, с серебряной головой, кутает ноги пледом.
— Вы уж меня извините,— говорит высоким, пришепетывающим тенором,— за
такую позу. Больной старик... Да, да, я преклоняюсь пред самоотвержением
русской молодежи. Я вам очень благодарен за ценные указания. Разумеется, я
сделал в «Нови» промах...
Посетитель оглядывается по сторонам. Видимо, обстановка его смущает, и
собственная косоворотка, и бородка козлиная.
— Вы здесь вдали от гущи жизни. Для уловления нарождающихся типов
необходимо быть, так сказать, внутри, а не вовне...
Это больное место Тургенева. За «гущу», за якобы «измену» родине
(«променял на Францию») кто только не корил его? (А когда умер Флобер и
попробовал Тургенев собирать на памятник ему в России, эта милая Россия в
ярости на него набросилась!)
Может случиться, что народник вытащит-таки из-под полы, пыжась и
краснея, трубочку рукописи, где «выведены» в поучение Тургеневу и
«положительные» типы будет рассказано, как честная учительница с не менее
честным учителем ушли в народ и что из этого получилось.
Терпелив Тургенев. Прочтет, одобрит, перешлет Стасюлевичу — нельзя ли
«тиснуть» в «Вестнике Европы»? Из своих средств даст аванс... (Одна из
причин нелюбви Полины к землякам.)
Или же не народник, а щебечущая дама дожидается. Под вуалькой, в джерси,
с турнюром и юбкой в воланах.
— Иван Сергеевич, я такая ваша поклонница... позвольте представиться...
обожаю ваш талант, мне бы хотелось автограф.
Это — в лучшем случае. А то — похлопотать за сына. Его надо поместить в
гимназию, на казенный счет, так вот не может ли он дать письмо... При его
имени... с его известностью.
— А сколько лет вашему сыну? Тургенев берется за перо.
— Пятый пошел.
— Ну, в таком случае не возьмут.
— Ах, знаете, я на всякий случай вперед. Нахожусь проездом в Париже,
думаю: надо навестить Ивана Сергеевича, он такой добрый, а Олег подрастет,
ему пригодится рекомендательное письмо. Да заодно и подпись знаменитого
писателя.
Вероятно, не так уж благословлял в сердце своем «Иван Сергеевич» разных
мамаш и Олегов, но письма писал, пока в дверь не стучала твердая рука
Виардо: конец аудиенции, господина Тургенева ожидают к завтраку (или к
обеду, или еще что).
Вечером вист — одно из приятных для него развлечений. А 18 июля в доме
праздник: день рождения Полины. (В Баден он всегда приезжал к этому времени
из России. В Буживале не совсем так.)
Разумеется, делает Тургенев подарок: за несколько дней катит в карете в
Париж, в Salle Drouot. Там он завсегдатай.
Его кличка Grand Gogo russe (большой русский простофиля). Это значит, что
нетрудно его облапошить — и действительно, нет ничего легче. Он разыщет
какую-нибудь камею, шаль, миниатюру. Переплатит, робко свезет домой.
Подарок будет принят с царственным благоволением, как самоочевидный шаг.
Черные глаза лишний раз блеснут. Лишний раз поцелует он красивую некогда
руку.
И анабаптисты не отстанут. К торжественному дню заказывают они в Париже
огромнейший букет красных роз, букет-монстр, чтобы умилостивить госпожу. К
ним присоединяются еще две ученицы — подношение от пятерых.
Полина все-таки дает утром урок.
Стучат. Въезжает целый куст роз. Она сразу понимает, в чем дело, но
слегка играет: хмурится, делает недоуменное лицо... За дверьми шепчутся
остальные четыре девицы.
— Что такое? Откуда это? В букете пять визитных карточек. Она медленно
вынимает их, по одной, медленно, как бы плохо разбирая, читает.
— Ну какие глупые, что это за пустяки!
Но анабаптисты уже ворвались, виснут на ней, целуют.
Разумеется, парадный обед, с шампанским, индейками, мороженым. Вечером
гости. Ученицы будут петь. Может быть, и Полина вспомнит былое, остатками
знаменитого голоса споет «О, только тот, кто знал свиданья жажду...» —
сверкнет непогасшими глазами, вновь одно сердце взволнует.
А потом кончится этот день. Один останется Тургенев у себя в chalёt — как
и всегда. В угловом окне, над Парижем, бледное зарево. Летние звезды в
небе. Лампа под зеленым абажуром на столе. Как некогда в Куртавене-ле — шум
крови в ушах, шорох — неумолкаемый лепет деревьев, капля падает с легким
серебристым звуком. Тончайшее сопрано комара. И — ощущение ушедшей жизни.
В полночь было страшновато в уединенном Куртаве-неле, могло пригрезиться
что-нибудь, почуяться. Но тогда — молодость. Хоть ненадолго — да увенчанная
любовь. И тот неведомый мир, чуть приоткрывавшийся, был Далеко: едва давал
о себе знать. Теперь он рядом. Совсем приблизился, как кошмар «Сна». Тайные
силы, грозные и недобрые, может быть, и могли заколдовать и покорить ему
ту, около которой (в неравной борьбе) прошла жизнь. Но вот не заколдовали.
Не обратно ли? Не им ли овладели — приковали к «краешку чужого гнезда»?
Возможно, встанет monsieur Tourgueneff, в тишине ночи обойдет сад и,
вернувшись, запишет у себя в дневнике: “Самое интересное в жизни - смерть”.
Литература:
Весь ТУРГЕНЕВ – (1942 год издания)
|
